Билеты в Большой театр 
Имя балерины Большого театра народной артистки Республики Екатерины Васильевны Гельцер занимает почетное место в истории советского хореографического искусства. Творческая деятельность Гельцер — это целый исторический этап в жизни московского балета, на сцене которого она создала галерею самых различных образов.
Мне выпало счастье с детства общаться с Екатериной Васильевной, танцевать рядом с ней на сцене Большого театра, заниматься вместе в классе артистов, участвовать в концертах. Имя Гельцер было для нас, будущих артисток балета, чем-то недосягаемо прекрасным, возвышенным, поэтичным. Знакомство с Гельцер произошло осенью 1921 года. Четвертый этаж театрального училища считался «запретной зоной» для воспитанников, так как после часа дня там проходили занятия артистов балета с Тихомировым, Жуковым, Горским. В этих классах занимались все ведущие солисты Большого театра, в том числе Гельцер, Кригер, Рейзен, Кандаурова и другие. После занятий артистов шли репетиции в двух залах четвертого этажа. Известно: дети — народ любопытный, раз запрещено — значит, необходимо побывать в этой «запретной зоне». На одной из перемен по общеобразовательным предметам, с учебником анатомии в руках, мне удалось прошмыгнуть на четвертый этаж.
Коридор был пуст. Быстро его прошла и, увидев открытую дверь, тихонько подошла к ней. Слегка прикрыв грудь махровым полотенцем, на диванчике сидела обнаженная по пояс балерина. Это была Екатерина Васильевна Гельцер. Она отдыхала после занятий, положив ноги без туфель на низкий табурет. Заметив меня, она позвала к себе. Затаив дыхание, я вошла в комнату.
— Как тебя зовут? — низким голосом спросила Гельцер.
— Холфина Сима.
— В какой же ты группе, Сима, учишься?
— В третьей младшей у педагога Жукова.
— У Лени. А это что у тебя? Гельцер взяла учебник анатомии. Одной рукой придерживая на груди полотенце, она другой перелистывала книгу. Брови ее удивленно поднялись вверх.
— Анатомия, поди ж ты, а? В мое время учили закон божий, арифметику да родной язык, и то... плохо. Вдруг Гельцер захлопнула книгу и бросила ее на Диван.
— Ох! Скелет! Терпеть не могу смотреть на кости человеческие...— Она запрокинула голову на спинку диванчика и рассмеялась...
В это время в комнату вошла уборщица четвертого этажа тетя Оля. Она строго посмотрела на меня Сделав реверанс, я опрометью бросилась вниз по лестнице, невероятно счастливая от сознания, что познакомилась с самой Гельцер, разговаривала с ней... В 1922 году я впервые танцевала с Екатериной Васильевной, исполняя роль Главного амура в «Дон Кихоте». Танцевать ведущую партию, да еще вместе с Гельцер,— это двойное счастье. В шестом зале на четвертом этаже училища все было готово к репетиции: дети — амуры, артистки, исполняющие дриад,— все были на месте. Вскоре в зал вошел Тихомиров и, заняв место на стуле, приготовился вести репетицию. Рядом с роялем уже сидел дирижер Файер. Последней в зал вошла Гельцер. В руке она держала коричневый чемоданчик с атласными туфлями. Репетиция началась.
Я заняла свое место, встала на колено посреди зала. Картина «Сон Дон Кихота» начинается с Амура. С первыми тактами музыки Амур встает. В правой руке у него маленькая стрела, он подходит к Дон Кихоту и жестами как бы говорит: «Ты посмотри вот туда» — и показывает на Дульцинею — Гельцер.
Репетиция шла гладко. Картина «Сон» уже заканчивалась, как вдруг Гельцер захлопала в ладоши:
— Стоп! Стоп! Репетиция прекратилась.
— Что, Катя, почему ты остановилась? — спросил ее Василий Дмитриевич. Екатерина Васильевна посмотрела на меня, сделала сердитое лицо и сказала:
— Вася, эта девочка не знает анатомии. Колет стрелкой мне в правый, понимаешь, в правый бок! Тихомиров весело рассмеялся.
— Катя, да ты ребенка испугала! Все артисты смеялись, да и сама Гельцер хитро посматривала на Амура. А я вся сжалась от страха. В голове была одна мысль: «Гельцер недовольна». Василий Дмитриевич подошел ко мне:
— У этой дамы,— мягко сказал он,— сердце, мне кажется, должно быть... в левой стороне, вот туда и направляй свою стрелочку. Ведь твоя задача — обязательно ранить сердце прекрасной Дульцинеи, и оно загорится любовью к Дон Кихоту. Твоя стрелочка волшебная, а ты хитрый, очень умный и добрый амур. - И Тихомиров тихонько погладил меня по плечу. Шестое декабря 1922 года. Этот день стал для меня памятным на всю жизнь.
