Билеты в Большой театр 
Ранее: 1.
Вечером осуществится давнишняя мечта: танцевать со знаменитой балериной Екатериной Васильевной Гельцер. Гельцер была очень требовательна к тем, кто окружает ее на сцене. Главный амур танцует с ней рядом — значит, в партии Амура надлежит быть безупречной в исполнении. Разложив свой грим, я собралась тщательно и хорошо загримироваться. Вдруг в уборную, где раздевались ученицы, вошла камеристка Екатерины Васильевны Гельцер — Альма. Немка по национальности, она много лет жила в России, но, несмотря на это, очень плохо говорила по-русски. Невысокая полная блондинка лет пятидесяти была фанатически предана Екатерине Васильевне. Большая поклонница ее таланта, Альма следовала за ней всюду, сопровождая на гастролях по Союзу. На все концерты Альма ехала рядом с обожаемой ею балериной. Она помогала одеваться, готовила костюм, гладила ее пачку.
В Большом театре она стояла именно в той кулисе, куда Гельцер убегала после своего танца. Альма держала большую коробку, обтянутую голубым шелком. В ней лежало зеркало, пудра с лебяжьей пуховкой и заячья лапка с румянами. В карманах синего халата Альмы всегда были приготовлены запасные атласные туфли на случай, если вдруг лопнет туфелька или порвутся ленты. Во время коротких передышек между танцами Гельцер быстро подходила к Альме, смотрелась в зеркало, поправляя грим, прическу, пудрилась и снова выбегала на сцену. Альма успевала одернуть ей пачку, поправить костюм. Вдогонку Екатерине Васильевне она всегда чуть слышно говорила: «Ни пуховь ни пэришки вам».
Ученикам театрального училища она казалась злой и сварливой. Альма охраняла Гельцер во время спектакля, и, если кто-либо из нас подходил к Екатерине Васильевне близко, она бесцеремонно отталкивала и говорила всегда одно и то же: «Будь здоровь, ходиль на свой деля!» Екатерина Васильевна смеялась, а чаще шутя говорила ей: «Альмушка, Вам не идет сердиться». Итак, Альма вошла в уборную учениц и сказала: — Глявный амур! Мой Гельцер тебья спрашиваль. Надо ходиль к ней в уборнай. Бистро, сей минут. Екатерина Васильевна занимала артистическую уборную для балерин этажом ниже ученической. Здесь было очень уютно и красиво. Напротив двери стояло большое зеркало в золоченой раме на высоких ножках. Налево — мягкий диванчик. Гримировальный столик — трельяж заставлен хрустальными флакончиками, пудреницей, гримом. Маленькие электрические лампочки по бокам трельяжа хорошо освещали лицо балерины.
Уборная Гельцер утопала в цветах. С потолка свешивалась маленькая хрустальная люстра. Пушистый ковер на полу и несколько мягких кресел, обитых золотистым шелком, завершали убранство. На стене, на вешалках, висели пачки Екатерины Васильевны для спектакля. Множество атласных розовых туфель лежало на полу возле кресла. Гельцер в шелковом голубом халате сидела перед трельяжем. Театральный гример заканчивал ее грим. Я робко вошла и присела в реверансе. В углу в кресле устроилась Альма и угрюмо, исподлобья смотрела на меня.
— Садись, подожди,— сказала Гельцер,— Сейчас тебя загримируют.— В ее голосе звучали ласковые нотки.— Сама-то еще не ай-яй-яй как хорошо умеешь гримироваться, а? Правду я говорю? — спросила она низким голосом.
— Правда,— с трудом сказала я, от смущения почти лишившись голоса. Мне казалось, что это волшебная сказка: Гельцер, прославленная Гельцер, «звезда» русского балета, и вдруг — так просто со мной разговаривает, заботится обо мне, чтобы хорошо выглядела на сцене. Я не сводила с нее восторженного взгляда. Заметив это, она спросила:
— Сколько тебе лет?
— Тринадцать.
— Совсем старуха! — улыбнулась Екатерина Васильевна.
— Туфли-то у тебя удобные?
— Удобные.
— Какой номер носишь?
— Девятый.
— Жаль. У меня одиннадцатый, а то бы ты могла выбрать для себя пару хороших туфелек.
— Спасибо. У меня хорошие, атласные. Гример, попудрив лицо Гельцер, спросил ее, все ли хорошо.
— Все. Спасибо. Теперь «старуху» загримируйте.
— Прошу,— сказал гример. Я подошла к диванчику. Он посадил меня, сам сел напротив в кресло. Быстро грим был готов. Вдруг в дверь постучали.
— Можно?
— Входи, Вася. Вошел Василий Дмитриевич Тихомиров. Он был в костюме и гриме Базиля.
— А! У тебя гостья,— сказал он улыбаясь.— Как ты себя чувствуешь, Катя. Кашель легче?
— Наглоталась порошков. Надеюсь, на сцене не буду кашлять. Гример надел мне паричок и сказал:
— Амур готов.
— Покажись,— приказала Гельцер.— Здесь надо локончики выпустить. Вот так.— Она поправила мне паричок, заячьей лапкой подрумянила щеки и сказала:
— Ну иди, с Богом. Оденься поаккуратней, да смотри, проверь туфли, чтобы тесемки не лопнули.
