"Пиковая дама" из книги "Большой театр СССР" (1958 г.), Часть 5.

Ранее: 1, 2, 3, 4.

Музыкальная общественность высоко оценила постановку «Пиковой дамы» в конце 1942 года в филиале Большого театра (основная сцена Большого театра, пострадавшая от налетов фашистской авиации, находилась в ремонте). В. Мурадели писал в «Правде» (15 января 1943 года) о работе С. Самосуда: «Самосуд—режиссер и дирижер здесь (сцена в спальне Графини. — АС .), как, впрочем, и во всем спектакле, сумел добиться почти ювелирной отточенности... С предельной выпуклостью показан весь мир сложных образов и больших страстей, воплощенных в гениальной музыке Чайковского».
Самосуд-режиссер в этой постановке изменил место действия первой картины. Начало картины, как указано Чайковским, происходило в Летнем саду. Сцена же встречи с Графиней и рассказ Томского — в одном из петербургских особняков, а заключительная сцена (клятва Германа) — у памятника Петру Великому. Отдельные эпизоды выиграли в новой постановке, но картины утратили цельность. В дальнейшем Большой театр отказался от изменений, внесенных Самосудом.
Из числа певцов, исполнителей основных ролей «Пиковой дамы», в первую очередь должно быть названо имя К. Держинской. За все время длительной и богатой сценической жизни «Пиковой дамы» ни одна из исполнительниц партии Лизы не создавала столь глубоко впечатляющего образа, как К. Держинская. Неоднократно Держинская пересматривала свою трактовку партии Лизы, пока не пришла к своему пониманию этой роли: «Не демонические, сверхчеловеческие страсти, а реальную теплоту и боль женского любящего сердца, психологию женской души — то, что всюду неизменно привлекало внимание Чайковского, — старалась я теперь воплотить в своем исполнении Лизы». В очерке, посвященном Держинской, В. Яковлев и Н. Казанский пишут: «Лиза Держинской — сильная русская девушка с широкой душой и горячим сердцем. Ее чувства цельны и беззаветны, ее любовь полна и самоотверженна, ее душа чиста и глубока... В сцене у Канавки исполнение Держинской речитатива и арии, а потом и дуэта с Германом достигало такой глубины чувства, которую редко можно встретить в оперном театре; без преувеличения можно сказать, что здесь ее творчество подымалось до уровня созданий великих мастеров сценического искусства».
В течение многих лет на московской сцене лучшим Германом был Н. Ханаев. В толковании Ханаева Герман — человек сильной воли, человек, поставивший перед собой цель, которой он решил добиться, устранив все препятствия. Потому в его исполнении особенно глубокое впечатление производила центральная картина оперы — сцена у Графини. Герман — Ханаев приходит в комнату Графини не только с твердо обдуманным намерением— узнать тайну трех карт, но и с твердой уверенностью, что эту тайну он узнает. Смерть Графини воспринимается им как внезапное и полное крушение всех надежд. Именно здесь происходит роковой перелом в психике Германа, с чрезвычайной силой выявляемый Ханаевым.
Умно и тонко пел и играл партию Германа Н. Озеров.
В роли Графини на сцене Большого театра выделялись Ф. Петрова, Б. Златогорова и К. Антарова, в партии Елецкого — В. Сливинский, в партии Томского — В. Политковский.
В настоящее время на сцене Большого театра «Пиковая дама» идет в постановке режиссера Л. Баратова и дирижера А. Мелик-Пашаева, в декорациях и костюмах В. Дмитриева.
«В искусстве, — писала «Правда» в статье «Право и долг театра» (27 ноября 1953 года), — нет единственных решений». Мы говорили о нескольких выдающихся артистах, давших разные решения большой творческой проблемы — создать на оперной сцене сложный образ Германа. Самостоятельное решение этой проблемы нашел и Г. Нэлепп, являвшийся основным исполнителем партии Германа в последней постановке Большого театра. Герман Г. Нэлеппа — человек с ищущей, неспокойной, неудовлетворенной душой. С первого появления на сцене Герман Нэлеппа был любящим и страдающим человеком. Но слушатель понимал, что если бы и не было у Германа личной душевной драмы, он не мог бы чувствовать себя счастливым в обществе Нарумовых и Чекалинских. Герман — Нэлепп возвышался над окружающей его средой, и это усиливало симпатии к нему слушателя.
Чайковский жалел Германа. И слушатель жалел Германа — Нэлеппа. Показательно, что в монологе седьмой картины («Что наша жизнь») Нэлепп акцентировал не безумие Германа, и не провозглашаемое им кредо игрока, а растерянность, отчаяние. Герман — Нэлепп запоминался в монологе не как упоенный удачей игрок, а как человек, угнетенный мрачным предчувствием гибели. Потому и в этом эпизоде Герман — Нэлепп не терял сочувствия слушателей.

Продолжение...